(Годы войны. Работа в лаборатории ренгентографии в Казани) Положение на фронтах усложнялось. В середине августа замкнулось кольцо блокады вокруг Ленинграда. Фашисты рвались к Москве. В таких условиях наши работы по строительству и монтажу диагностических рентгеновских аппаратов, контролю за их работоспособностью в госпиталях казались второстепенными. Такими же второстепенными представлялись разработки рентгеновских и радиоактивных приборов для контроля деталей авиамоторов и снайперских винтовок. Хотелось большего — реальной помощи фронту. РУЖЕЙНЫЙ БУТЫЛКОМЕТ Известно, что в первые месяцы войны наша страна не располагала достаточно эффективными средствами борьбы с танковыми армиями Гитлера. Противотанковые ружья не поступали в действующую армию в необходимых количествах. На этих первых и самых трудных этапах войны хороню зарекомендовали себя бутылки с горючей смесью. Вручную их удавалось забросить на 20—30 метров. Горючая смесь, попав на броню танка, воспламенялась, поджигала баки с горючим, вспыхивал весь танк. Сейчас трудно восстановить, кто из двух сотрудников лаборатории — Александр Иванович или я — первым предложил: хорошо бы бросать бутылки с горючей смесью не вручную, а силой пороха. Руководство института горячо поддержало нашу инициативу. Так в плане лаборатории возникла тема, не имеющая отношения ни к рентгеновским лучам, ни к гамма-лучам мезотория. Она разрабатывалась около девяти месяцев — с октября 1941 года по август 1942. После ряда опытов было разработано и испытано следующее устройство. На ствол нашей заслуженной винтовки Мосина образца 1891—1930 годов надевалась специальная стальная насадка с двумя каналами. Один из них служил продолжением ствола винтовки, второй расширялся до диаметра 75 миллиметров и в него, как в мортиру, закладывался стеклянный сосуд с горючей смесью, снабженный устройством для стабилизации полета и запалом. Когда ружейная пуля попадала в предназначенный для нее канал насадки, пороховые газы проходили в мортирку и выталкивали стеклянный сосуд с большой силой. Дальность полета составляла 75—100 метров. Насадка допускала прицельную стрельбу по танкам при навесной траектории полета стеклянного сосуда с горючей смесью. Работы по ружейному бутылкомету велись в институтах Академии наук. В лаборатории Натальи Алексеевны Бах — дочери известного химика академика А.Н.Баха — разрабатывалась горючая смесь со специальными загустителями, исключающими ее разбрызгивание при ударе и разрушении сосуда о броню танка. Были придуманы специальные запалы на основе хлористого хромила. Горючая смесь приготовлялась в коллоидном электрохимическом институте (КЭИН) на основе керосина или бензина с пятипроцентным нафтанатным загустителем. Запалы представляли собой стеклянные пробирки, закрепленные в горловине бутылки с таким расчетом, чтобы при ударе о броню происходило их разрушение. При смешивании жидкости пробирки с бензиновой или керосиновой смесью последняя воспламенялась. Предварительные опыты, проведенные в декабре 1941 года с обычными бутылками емкостью 0,5 литра, показали, что прицельность этой системы в сильной степени зависит от геометрических размеров и веса бутылки. Возникла потребность в специальных стеклянных сосудах, имеющих форму мины. В 30 километрах от Казани находился стеклозавод «Победа труда». Старый мастер этого завода познакомил меня и Александра Ивановича с основами стеклодувной технологии производства бутылок. Казанские мастера-стеклодувы согласились изготовить для нас стеклянные «мины» при условии поставки им разъемных металлических форм. Руководствуясь крылатой формулой Дизеля «инженер все может», мы полностью освоили технологию изготовления таких форм для стеклодувных работ. Позже, когда работали уже на объекте, это нам очень пригодилось. Вскоре после наладки производства стеклянных сосудов на заводе «Победа труда» возникла новая трудность: как их доставлять в Казань? Пригородные поезда ходили редко, не по расписанию, были переполнены. В городе было зарегистрировано несколько случаев сыпного тифа, непременного спутника почти всех войн. Опасались эпидемии. Помощь пришла неожиданно, ее предложили две молодые женщины — Лидия Васильевна Курносова и Зина. Хорошие спортсменки, они решили преодолеть весь путь на лыжах и в рюкзаках доставить так нужный нам груз. Отправляя в поход эту женскую бригаду, я выдал им на двоих 100 граммов спирта и по две луковицы. На заводе их накормили горячим супом с кониной. Лыжницы прекрасно справились с задачей доставки стеклянных сосудов, затратив на «лыжную прогулку» двое суток.
… Памятными были дни подготовки и проведения стрельб стеклянными сосудами. Обмеры и разбраковка занимали много времени. Часто эти операции продолжались далеко за полночь. Наутро мы с бутылками и комплектами запалов отправлялись на учебный полигон, расположенный километрах в десяти от Казани. Там проводились стрельбы по трофейным немецким «Тиграм» и «Пантерам». Зачетные испытания в Казани прошли хорошо. Было решено отправить бригаду с прибором и запасом стеклянных снарядов на один из подмосковных полигонов стрелкового оружия. Вместе со мной в эту командировку поехала Маруся. Отстрел проводился на полигоне в Солнечногорске под Москвой. Дату легко запомнить — 14 июля — день взятия Бастилии. Только год 1942-й. Для испытаний были доставлены два ящика — по 24 бутылки в каждом. Пока велись переговоры о порядке испытаний, я стал снаряжать бутылки запалами. Первые 24 были благополучно снаряжены и подготовлены к отстрелу. Но когда я начал вставлять запал в 25-ю бутылку, внезапно взметнулось яркое пламя. Бутылка мгновенно развалилась у меня в руках, и полкило горящей смеси оказалось на коленях. Языки пламени отгородили меня ото всего и всех, лизали лицо и руки. В сознании мелькнуло: «Я же изображаю горящий танк! Так и сгореть можно». Но мысль работала четко: прежде всего надо отбежать от остальных бутылок, где находится 30 килограммов бензиновой смеси. Маруся пыталась помочь мне расстегнуть пряжку ремня. Не вышло — огонь закрыл пряжку. «Неужели конец»,— подумал я. На мгновения возникали образы жены, пятилетней дочери, мамы. Но вдруг — о чудо! — откуда ни возьмись появились два красноармейца. Они разорвали обгоревший ремень. Один подхватил меня под руки, а второй стащил брюки вместе с горящей смесью. Трусы затушили песком. В считанные минуты пожар был ликвидирован. В медсанчасти полигона врач констатировал ожоги третьей степени на руках и коленях и второй степени — на лице. На машине скорой помощи я был отправлен в Москву, в госпиталь на Басманной улице. Причину пожара установить нетрудно. Один из запалов оказался длиннее заданного. Когда я вставлял его в бутылку, он сломался. Жидкость запала смешалась с горючей смесью, и произошло ее воспламенение. Когда меня выписали, кожа на кистях и пальцах обеих рук была настолько нежная, что, при рукопожатии слезала и кровоточила. … Тем не менее надо было продолжать начатое дело. Бутылкометом заинтересовался конструктор минометов Б.И.Шавырин. Его конструкторское бюро и полигон находились в Голутвине под Москвой. Решили, не теряя времени, поехать к нему с оставшимся ящиком бутылок. Провели у Шавырина несколько дней. Там произошло важное событие, определившее на долгие годы мою судьбу и судьбу нашей лаборатории. Шавырин рассказал о событии, взволновавшем многих военных конструкторов. Во время одной из контратак на Тихвинском направлении наши солдаты захватили склад немецких боеприпасов, где были обнаружены снаряды нового типа. Их назвали бронепрожигающими. В передней части таких снарядов была коническая или полусферическая полость, облицованная металлом, толщиной 1,5—2 миллиметра. Несмотря на то, что за счет полости объем «бронепрожигающего» снаряда был меньше объема взрывчатки в обычных снарядах, он пробивал броню в 3—4 раза более толстую, чем снаряд того же калибра. Пробоина действительно напоминала прожог. Никто не понимал, как работают такие снаряды. Весь день мне не давало покоя это «бронепрожигание». А ночью произошло следующее. Мы с Зиной занимали одну из комнат второго этажа небольшой двухэтажной заводской гостиницы. После отстрела бутылок вернулись в номер около 9 вечера. Не успели уснуть -сигнал воздушной тревоги. Гитлеровцы бомбили Коломну и склады, расположенные в 5—6 километрах от Голутвина. Где было бомбоубежище — не знали, да и уходить из гостиницы не хотелось. Я продолжал размышлять о бронепрожигаюпщх снарядах. И вдруг яркая, как вспышка молнии, все перекрывающая догадка: надо снимать рентгеновскими лучами процесс взрыва такого снаряда! Рентгенограмма позволит увидеть поведение металлической оболочки, понять ее назначение. Немцы, отбомбившись, улетели, а я до самого утра продолжал обдумывать технику съемки явлений при взрыве. Разумеется, такая съемка сложнее, чем рентгенографирование снаряда в свободном полете. Там нет ударной волны, и легко защитить рентгенопленку от повреждения. Но при хорошей защите кассеты с рентгенопленкой можно решить эту задачу и для взрыва. Утром наскоро заканчиваем отстрелы бутылок из минометов, и к вечеру мы в Москве. Я знал, что в это время в столице, в общежитии Академии наук, жил и работал Ю.Б.Харитон -один из ведущих специалистов страны по явлениям взрыва и детонации. В январе 1942 года обсуждали с ним и Я.Б.Зельдовичем вопросы, связанные с выталкиванием бутылок пороховыми газами. Надо встретиться с Харитоном. Ранним утром 25 августа — встреча в общежитии Академии в Нескучном саду. Это совсем рядом со зданием, в котором сейчас размещен президиум Академии. Харитон выслушивает меня, задает несколько вопросов: — Очень советую, отложите все другие дела и займитесь этой перспективной методикой. В Казани работает сотрудник нашей лаборатории Александр Федорович Беляев. Я напишу ему письмо, и он поможет Вам в части освоения взрывных экспериментов. Немного подумал и добавил: - Если хотите, посоветуйтесь еще с заместителем председателя Главного артиллерийского управления (ГАУ) генерал-лейтенантом Константином Константиновичем Снитко. Мне кажется, он тоже поддержит Вас. Во второй половине дня — посещение ГАУ. Принимает генерал с внимательными глазами. Рассказываю бутылочную эпопею и о возможности применения рентгеновских методов для изучения механизма работы снарядов. Генерал Снитко размышляет несколько минут, затем говорит: - Мне кажется, бутылки надо оставить. Это наш прошлый день, прошлый год, если хотите, сейчас наши заводы во все возрастающих количествах поставляют фронту противотанковые пушки и бронебойные ружья. А вот если вы поможете разобраться в механизме действия кумулятивных боеприпасов (так уже в ту пору стали называть бронепрожигающие снаряды), этим вы здорово поможете и оборонным заводам, и фронту. … Меня нередко спрашивают: ну а как же обстояло дело с Вашими любимыми бутылками? Я никогда не жалею о том, что сделал. Жалеть надо лишь о том, чего не сделал. Возня с бутылками стала для нас хорошей школой: мы узнали основы баллистики — внутренней и внешней, научились обращаться со стеклом. Этот опыт впоследствии очень пригодился. Кроме того, к рентгенографии взрыва мы, по сути, пришли через те же бутылки. Кто знает, не попади мы в Голутвин, не будь там немецкой бомбежки и связанной с нею бессонной ночи,— может, мы не открыли бы рентгенографический метод изучения кумулятивных взрывов и кумулятивных зарядов.
(о начале работы над атомным проектом) 2 мая 1945 года группа физиков, в основном из физико-технического института, в числе которых были Л.А.Арцимович, И.К.Кикоин и Ю.Б.Харитон, отправляется в Берлин познакомиться с работами немецких специалистов по ядерному оружию. Возглавлял группу Авраамий Павлович Завенягин. Все были в военной форме. Юлий Борисович в чине полковника. Вот что рассказывает Юлий Борисович об этой поездке: «Большинство немецких ученых, среди них крупнейшие теоретики Гейзенберг и О.Ган, были эвакуированы в Западную Германию и находились под контролем американцев. Однако в Берлине осталась некоторая часть ученых, и они охотно беседовали с нами. Из этих разговоров и детального осмотра берлинских физических и химических институтов мы поняли, что у немцев продвижение по этой части довольно слабое. Кикоин и я рассказали об этом Завенягину и сказали, что следует попытаться поискать, нет ли где-нибудь запасов урана. Основным материалом, сырьем для добычи урана в то время были урановые руды, крупнейшие залежи которых находились в бельгийских колониях в Африке (Конго). Было вполне вероятно, что бельгийские запасы урана вывезены немцами. Завенягин поддержал нас и выделил нам машину. Из разговоров с немецкими учеными мы узнали также, что в Берлине имеется здание Rohstoffgeseltschaft — сырьевое общество, где хранится картотека всего того, что награблено немцами в занятых ими странах. Это здание находилось рядом с берлинской резиденцией Гитлера. В нем работали в основном женщины, все они были настоящие фашистки и на наши вопросы о том, как найти в гигантской картотеке интересующие нас материалы, уклонялись от ответов. В результате длительных мучительных попыток разобраться в шестиэтажной картотеке мы смогли убедиться, что окись урана имеется, но установить ее местонахождение не смогли. Помогли беседы с немцами, настроенными к нам более дружелюбно. Удалось установить некоторые города, где имелись филиалы картотек, указывающие местоположение складов. Начались поездки по этим городам. В картотеке одного из таких складов мы нашли карточку, где указывался город, в который была направлена часть окиси урана. К сожалению, оказалось, что количество ее невелико, и большая часть вывезена военными и использована для покраски ремонтировавшихся зданий. (Окись урана ярко-желтого цвета.) В конце концов мы узнали, что какое-то количество урана направлено на склад кожевенного завода, находящегося западнее Берлина. Мы обратились к начальнику воинской части, расположенной в этой части страны. Услышав название города, военный сказал, что ему кажется, что завод находится на территории, занятой американцами. Мы решили проверить сказанное. К счастью, кожевенный завод все же оказался на нашей территории, на самой границе с зоной американской оккупации. Городок был небольшой, вероятно, он был построен при заводе. Завод находился в руках группы антифашистов. Он состоял из ряда цехов и складов, часть которых была забита овечьими шкурами — сырьем для производства. В одном из последних складов мы обнаружили довольно много небольших деревянных бочек. На одной из них лежал кусок картона с надписью U3O8. Мы облегченно вздохнули. Об этой поездке мы доложили Завенягину, и была организована отправка окиси урана в Советский Союз. Общее количество ее составило около 130 тонн. В Советском Союзе в то время не были известны месторождения урановых руд. Начались интенсивные геологические поиски. Первые рудные залежи были обнаружены в гористых местах Средней Азии. Руду приходилось вывозить оттуда в мешках на спинах осликов. Курчатов как-то сказал мне, что найденный в Германии уран примерно на год сократил срок пуска первого промышленного реактора для наработки плутония».
(первые годы работы на "объекте 550" - нынешнем Российском Федеральном Ядерном Центре) ЗЕРКАЛО В сентябре 1947 года были получены хорошие фотохронограммы взрыва сравнительно больших зарядов. Однако здесь нас ожидали другие неприятности. Как правило, осколки оболочки заряда через амбразуру попадали во входной объектив хронографа и разбивали его. Тратить на каждый опыт дорогой объектив казалось недопустимым расточительством. Выход был известен: надо повернуть заряд на 90 градусов и под углом 45 градусов к оси установить плоское зеркало. В подобном случае при взрыве разбивалось бы лишь обыкновенное зеркало, которое в десятки раз дешевле длиннофокусных светосильных объективов. Но зеркал необходимых размеров у нас не было. Помог случай. В поселке недавно была открыта парикмахерская. Директор института генерал-майор Павел Михайлович Зернов следил, чтобы его сотрудники были всегда гладко выбриты и подстрижены. Однажды я пришел в парикмахерскую и неожиданно обнаружил, что у входа в зал помимо двух зеркал, которыми были оборудованы рабочие места блюстителей мужской красоты, висело еще одно большое зеркало не очень понятного назначения. «Михаил Ионович,— попросил я заведующего парикмахерской,— одолжите мне, пожалуйста, это зеркало на один вечер». Михаил Ионович почуял что-то недоброе в такой просьбе и наотрез отказался ее выполнить. Я прямым ходом направился в кабинет Павла Михайловича. Он принимал научных работников вне всякой очереди и практически в любое время. Выслушав мою просьбу, он только спросил: «А когда ты думаешь возвратить его?» — «Никогда. Мы уничтожим его ночью. Но я уже направил соответствующий заказ в отдел снабжения. Для работы нам понадобятся десятки зеркал». Поразмыслив полминуты, Зернов сказал: «Ладно, пойдем в парикмахерскую. Посмотрим, какое это зеркало, без которого твоя наука не в состоянии двигаться вперед». Через несколько минут мы с Павлом Михайловичем были у Михаила Ионовича. Увидев меня в сопровождении генерала, он бросился в контратаку. «Павел Михайлович, это же разбой среди белого дня. Только на прошлой неделе доставили зеркала, только стал приличным вид у зала, а уже отнимают». Но ПМЗ (так сокращенно называли тогда Зернова) был непреклонен: «Отдашь зеркало Вениамину. Тебе из Москвы привезут новое». Мы с. Кормером тут же погрузили в машину драгоценное зеркало. Надо ли говорить, что после этого эпизода путь в парикмахерскую для меня был закрыт. Бриться пришлось старой безопасной бритвой. Понадобилось около года, чтобы дипломатические отношения с Михаилом Ионовичем были восстановлены.
... Работы с закрытыми документами и материалами требовали внимания и аккуратности. Не всегда они проходили гладко. Памятный случай произошел в декабре 1949 года в отделе Виктора Александровича Давиденко. Один из научных сотрудников, закончив смену, завернул ответственную деталь размером с грецкий орех в алюминиевую фольгу и забыл убрать ее с лабораторного стола в сейф. Утром следующего дня уборщица приняла ее за конфетную бумажку и смахнула тряпкой в мусорную корзину. Мусор был затем отправлен в лес, на площадку для захоронения. Мужчины из отделов А.Александровича, В.Давиденко и А.Алина в сильный мороз, одетые в тулупы, тщательно и методически перебирали снег в районе захоронения. Только на третьи сутки поиски увенчались успехом. Эта режимная история с хорошим концом так всех обрадовала, что начальники отделов, участвовавшие в операции, устроили банкет в недавно открытом ресторане. Время было суровое — главному виновнику грозил арест, если бы деталь не нашлась. В данном случае он отделался выговором, подписанным Ю.Б.Харитоном. Кажется, это был единственный случай, когда наш научный руководитель сам подписал приказ о выговоре своему сотруднику. ...
МУХИ Для работ с радиоактивными веществами предусматривались специальные помещения с толстыми перегородками — они разделяли комнату на отдельные отсеки. Вскоре было найдено, однако, что такая защита не обеспечивает достаточную безопасность, и для работ с большими активностями решили соорудить специальные помещения на той же территории, что и основной корпус. В известной степени порядок работы с радиоактивными веществами в этих корпусах напоминал «горячие» радиохимические лаборатории. Вот любопытная история, связанная с нашими работами в новых корпусах. По инструкции по окончании работ с радиоактивными веществами помещения надо было сдавать коменданту военизированной охраны. Обычно эта процедура занимала много времени — надо было дозвониться в комендатуру, вызвать коменданта и охрану, затем ждать, пока они пройдут путь от проходной до нашего помещения. Все это время операторы развлекались» тем, что ловили мух, которых было особенно много в солнечные дни на окне. Однажды комендант, прибывший с охраной, обратил внимание на горку мертвых мух на подоконнике. Это что здесь у вас такое? — спросил он у дежурного. — Как что? — переспросил дежурный— Это мухи. - Я вижу, что мухи, но ведь они мертвые! — Да, мертвые,— подтвердил дежурный. - Ну, а вы? - А мы пока живые,— сказал дежурный, который начал понимать, чего испугался комендант. Приемка здания на этот раз была произведена на редкость быстро, и с той поры комендант больше ни разу у нас не появлялся. Он передоверил эту процедуру своим помощникам, считая, видимо, смертниками всех, кто работал в этом помещении. Приходилось много раз наблюдать, как люди, не понимающие, что такое естественная радиоактивность, приходили в ужас от стрекота счетчика Гейгера, фиксирующего естественный фон.
